Постепенно Регненсес осознавал, он явственно видел разницу с братом. В глаза бросалась острая антипатия и чрезмерная грубость отца по отношению к Жегрогну.
Жегрон, особенно не давая себе отчета в поступках отца любил безответно родителя, практически не видя мать, он видел, что она пропадала, это видели все, но будучи необычным ребенком, он никогда не осуждал ее, всегда улыбался ей в лицо, продолжал улыбаться ей вслед. Некоторые находили в этом малыше прирожденного раба Шитахи, но особенно никто не высказывал своего мнения, возможно даже они оказались правы.
Регненсес пользовался успехом, авторитетом, всем, чем только мог бы пользоваться «везунчик» в своей «компании», но что-то уже тогда омрачало его душу, что-то уже тогда шептало прямо в сердце, немая, ослепшая любовь к слабому брату жалила очень жгуче, Рес не смог быть другим, он становился на другой путь, сжигая, и сам не ведая того, недостроенные мосты в «успешную жизнь». Волновал брат, он видел блеск в глазах его, излишнюю влагу, когда за холку трепал его отец или рычал, очень часто, практически всегда Регненсес бросался в бой со своим отцом, но всегда он становился безвредным. Что мог сделать не доросший щенок, порыкивая, кусая щенячьими зубами отца за шкуру едва ли принося боль.
Жегрон страдал и преданно смотрел вслед своему мучителю, глядел в глаза своему брату с бессмертной благодарностью и несоизмеримой любовью. От этого взгляда разряды по телу расходились в самые отдаленные участки. От теплых любящих глаз напротив нисходило нечто странное, непривычное чувство охватывало с ног до головы, казалось, будто ты мертв, будто ты в родном миру стал жить. Было так тепло. От этого всего, от избытка чувств подгибались лапы, тряслось тело, а он смотрел, стоял напротив, не моргая глядя в сердце, Жегрон гравировал свое имя когтями, он заклинал, не говоря не слова, он вторил молитвы и клятвы о том, что они не просто братья, а близнецы, которых только поискать.
Все что нельзя было прочесть в глазах, Жегрон говорил так тихо:
- Нам не место здесь, никогда не вернемся сюда, правда, братик?
И почему-то становилось так больно, что-то в горле кололо, тихий скул, громкие шаги вперед – навстречу, и мир становился ненужным. Только голову положив на плечо боль проходила на секундочку только и возвращалась новой волной втрое сильнее. Она подкатывала к горлу комом, плыла к глазам несокрушимой влагой и только сердце, только два братских тела, которым было суждено проститься раз и навсегда, но только лишь для этого мира…
Мнение о своем втором сыне менялось у Шейреба параллельно изменениям внутри. Отец больше не видел славы бравого тирана и доблестного воина-убийцы в лике Регненсеса. Надежды катились к западу, как то самое проклятое солнце во внешнем мире, под которым жила теперь мать этих «никчемных» сыновей.
Оба щенка становились переярками, но жизнь не шла в гору, сумерки не превращались в ночь, а день не приходил. Это явление похоже на середину миров. Самое страшное измерение.
Матерый самец Шейреб уже не лелеял надежд, оставалось лишь время, которому дана миссия внедрить в голову Регненсеса «золотую истину» отца. 
Время не шло, оно остановилось слева, перебирая лапами песчинки секунд, но до сих пор оно не посмело напомнить Регнесу о воле отца, оно не посмело помешать судьбе его самого, помешать судьбе  брата, а ведь их жизни и предначертанные роковые письмена предрешены…
Ты догадался, что нет нас, а я тебя не слушал… Ты кричал мне о том, что мир раскололся, а я был слепым… Заключал ты, что любишь меня, а меня просто нет, ненавидишь… Но ты будь таким светлым, чтоб стать моим смертным гонцом, не забудешь… Отпусти меня, мирно прими и взлети…
Но ты смог, ты смог остаться мне тем самым братом. Брат мой – изувеченный миром, ты пал, так низко пал перед ним навзничь не потому, что болен страхом, не потому, что отравлено тело, ты пал, чтобы обмануть этот  мир, ты пал, чтобы впитала земля всю ту горечь твоей силы, ты лежал перед ним потому, что так надо, так надо для смелой той  смерти его, смерти несчастного, грязного мира…
Мы вместе были с тобой, не было преград, чтоб нарушить покой тех безликих лесов и болот. Мы мчались с тобою, смотрели в туман, любовались той смертью мгновенья, а ты был так мал в моих глазах и так велик, когда я заглядывал внутрь, смотрел в твое зеркало и отраженье, во мне же ты видел живого бога, ты помниться, говорил даже так, будто сметным ты был отродясь… Но я знал, но я знал, но я знал, что это только лишь гипноз, твой гипноз, волшебная пыль, которая брошена не в глаза, а в колодец, в тот самый океан души. Ты бросил пыль своего сердца, крошки самого себя, только для того, чтобы сохранить во мне память, только для того, чтобы сохранить свою душу, свой облик на дне океана, ты знал, ты видел все, что  творилось во мне, ты знал все это, доверял больше, чем себе…
Ты говорил, что я бог, но тебе ли не знать, что богу присуща слабость, как не крути, а во мне ты слабости не видел. Главная ошибка в том, что убив себя, ты действительно думал, что я спасу тебя одним лишь взглядом. Ты думал, что находясь за километр, я почувствую сердцем опасность и перенесу тебя в укромный тот угол одной только мыслью. Ты думал, что бог я, смогу воскресить, но на деле всего лишь я воин, который пал бы за твое бездыханное сердце следом, если бы успел отомстить миру за всю причиненную боль.
Так было бы очень красиво, ты оценил бы этот поступок по высшим критериям, только тебя нет здесь, твой запах унесли ветра, твой прах земля разжевала, так будь же на дне царем моего океана.
Долго шли они, не смея остановить время, долго дарили они своим телам свежую влагу тумана, в котором плескались с головой, что-то в мире сломалось, механизм нарушил свое монотонное движение, он свершил это сам и теперь же работает наоборот. 
Он просил, просил идти следом, Жегрон был единственным волком, за которым слепо шел хоть в огонь хоть в воду, хоть в безликую бездну Регненсес. Светло-серое тело с черными необычными пятнами повсеместно энергично двигалось вперед куда-то в ту даль, где по его словам должно было быть солнце. Регн и сам всегда хотел увидеть солнце, он был приятно удивлен тем, что брат знал, где находится тот самый источник странного света. Нужно было его увидеть. Обязательно увидеть, нужно было разделить с Жегроном хоть какую-то радость, чтобы что-то запомнить в этот день. Не было вокруг ни птиц, ни пения любимого ветра, который всегда ободрял и вдыхал в тело силы, было тихо, был гул от шагов восьми лап. Туман не желал отпускать таких редких, но желанных гостей, он провожал их до самого источника, который искали двое. Регненсес хотел заглянуть брату в глаза, он нуждался в поддержке, он нуждался в тепле, почему-то именно сейчас это тепло было так необходимо. Это походило на катастрофу, - чем дальше, тем хуже на душе становилось у Регненсеса. Ему необходим был только один лишь взгляд родных глаз и больше ничего не нужно, но брат ни разу не обернулся с тех пор, как начат, был этот долгий путь к заветному месту.
Под лапами шелестел каменный грунт, далее он перешел в сплошной камень. Путь вел вверх.
Оба волка осознавали тот самый факт, что они держат путь к вершине горы, непознанной доныне Регненсесом. Было странно для него то, что брат был уже здесь, раз знал, куда вести своего брата. Тем не менее, путь лежал вперед все выше и выше. Шаги гулко отдавались теперь, Жегрон замедлял шаг. Несколько метров вперед и все стало явственно видно. Братья вышли на площадку, где не было больше того проклятого тумана, который пеленал весь путь своим белым влажным покрывалом. Регненсес смотрел вокруг и не видел искомого легендарного света, о котором слышал так много легенд от сверстников и более старших волков в те времена, когда еще поддерживал с ними тесный контакт.
- Ты видишь солнечный свет? – задал вопрос Регн, повернув голову в сторону брата. В то же мгновение его поразил задний план – огромная полукруглая бездна, которая была источником тьмы в этом мире. Эта дыра словно была матерью всей темноты, виновницей вечных сумерек. Он насторожился, глядя на безмолвную фигуру Жегрона.
Волк повернулся, он направил свой взгляд прямо в душу ничего и никого не стесняясь.
Завороженный долгожданным взглядом, Регненсес заметил расплывающуюся улыбку на морде брата. Было все равно, что рядом бездна, это его не пугало, просто сейчас нужно было расставить все по своим местам.
- Ты всегда слышал про него, правда, братик? – такой тихий слабый голос резанул по напряженному слуху.
- Я всегда хотел понять, почему все стремятся увидеть его, жить под ним, умирать  под этим солнечным светом, я никогда не мог понять до конца почему. Понимаешь, даже наша мать… Она тоже ушла за светом в даль.
Что-то изменилось в лице Жегрона, проскользнула странная тень по его лицу, но улыбка не сходила с черноватых губ.
- Каждый хотя бы где-то внутри себя хочет увидеть настоящий свет, пусть даже первый и последний раз, но не каждый решиться стать его сыном или дочерью.
- Но, брат, я… Я не могу понять какой он солнечный свет, я не могу понять как стать его дочерью или сыном, я не знаю зачем это нужно делать, я… я всегда хотел узнать о нем…
Кажется, Жегрон заулыбался еще шире. Его тело пошатнулось, но удержаться на лапах он сумел.
- Не каждый найдет в себе смелость стать наследником солнца, его ребенком… У мотыльков есть очень плохая особенность – всегда лететь на пламя…
Что-то внутри содрогнулось, сердце с первой же секунды поняла значение каждого слова Жегрона, но глаза, глаза, мозг… Они не давали слушать сердце, они «избивали» его, чтобы оно не смогло проронить и слова.
- Знаешь, ты действительно избранный… Вряд ли до тебя были те, кто видел настоящий солнечный луч не став наследником солнца…
Регненес качнул головой, почему-то каждое слово брата приводило в дичайшее отчаяние.
Жегрон отступил на шаг ближе к краю бездны.
- Ид и сюда, да, ближе, братик. Мы увидим с тобою сейчас тот самый свет, готовься…
Один шаг, второй шаг, третий несмелый шаг вперед и тело брата будто бы прогнулось, нет, нет, он просто подогнул лапы, да, но… Он оттолкнулся от края и взмыл. Он взмыл в пустоту. Он начал падать настолько быстро, крича, оставляя за собой шлейф неистового свиста ветра:
- Отныне, брат, я буду падать вверх… - последние слова и остекленевшие глаза, поймавшие за телом родного брата пустой кристально-чистый луч обещанного солнца.